Я до сих пор понятия не имею, откуда взялось «Эйлинг».

– Тебе придется доказывать швейцарцам, что София Алисса Эйлинг и Анна Мэй Уинчестер – одно и то же лицо, – сказал Роу. – И что ты некоторое время… гм… отсутствовала. Но я помогу тебе ускорить этот процесс. Ты должна получить первый платеж довольно скоро. Если повезет, через два-три месяца.

– Меня не интересует этот дерьмовый трастовый фондик, Регги. Меня интересует отцовское состояние.

В ответ Роу принялся сосать свои зубы. Стучать пальцами по блокноту с серебряной монограммой «Монблан» на обложке. С таким видом, словно у него вдруг случился запор.

Тогда я и поняла, что меня ободрали. Всесторонне.

– После смерти твоего отца все его состояние унаследовала Агнесса.

– Но… но…

Вместо слов – сдавленное бульканье.

– Мои извинения, мисс Уинчестер… гм… мисс Эйлинг, – сказал Роу, покручивая пальцами инкрустированную рубинами галстучную булавку, – вид у него был нисколько не сочувствующий. – Твой отец изменил завещание через два года после того, как ты уехала в Сент-Огастин. Это факт. Факты не изменишь.

Он снова сверился с папкой и, поводив пальцем по печатному тексту, прочел нудным голосом:

– «В случае моей смерти я завещаю все свои активы моей любимой супруге Агнессе Уинчестер (урожденной Ивановой)».

Его слова ударили меня, словно пушечное ядро в живот. Несколько секунд я, раскрыв рот, смотрела на стряпчего и чувствовала, как в горле поднимается кислотная желчь. При этом у меня не было гребучего выбора. Мне оставалось только упрашивать, чтобы он ускорил первый платеж от швейцарцев, и вжимать ногти в ладони, чтобы не разреветься.

Через несколько минут я выскочила из его кабинета, слепая от ярости.

Дорогая Эгги на следующий день не очень-то мне обрадовалась. Совсем не обрадовалась. Вошла она в комнату, и тут выясняется, что ее любименькая Анна Мэй как-то умудрилась выбраться из Сент-Огастина. И что я пролила кофе из картонного стакана прямо на ее диван с обивкой в стиле Людовика XVI. И скормила ее ручную золотую рыбку ее же сиамскому коту, чтобы тот перестал на меня фырчать. Ее уборщица-полька успела поделиться со мною несколькими пикантными кусочками информации. За пару минут до того, как убежала звать Эгги. Например, тем фактом, что маленький сварливый Хрущев знает толк в икре, мясе вагю и отборных продуктах из рыбной секции «Хэрродса».

– Какого лешаго тебе тут нада? – спросила она и поморщилась, расслышав, как ее кот с хрустом доедает последнюю рыбкину косточку. – Хто тебя выпустил из Сент-Ахвустина?

– Решила нанести тебе визит вежливости, милая Эгги. Посмотреть, как ты тут поживаешь. Говорят, ты забралась на чертовски высокую горку. Если вспомнить скромную пролетарочку-моно из Могилева. Ну и пара московских стрип-клубов по пути – недолгие остановки. Шлюхой в Сохо чуть подольше. Зато последний прыжок выше всех – заставить папашу изменить завещание в свою пользу.

– Твой папа сам решил поменять завешчание. – Эгги сказала это, самодовольно скривив рот, – такое выражение появлялось у нее на лице всегда, когда она осознавала, что я завишу от ее милостей. – Нихто его не заставлял.

Я снизошла до того, чтобы взглянуть на нее, сощурив глаза.

– Тебе не надо денег, – добавила она. – Зачшем, если ты все равно до конца жизни просидишь в Сент-Ахвустине. – Издевательская ухмылка у нее на лице сделалась еще шире.

Все, что говорят о мачехах, – чистая правда. Золушка, блин, никакая не сказка. И не дурацкий миф с моралью. Это реалити-шоу в высоком разрешении, с ботоксными блондинками из Беларуси в главных ролях.

– В стриптизе ты, конечно, разбираешься, – сказала я. – Хватило таланта стащить с себя трусы в папашином присутствии. Давным-давно, в Сохо, сидя у него на коленях. А потом стащить все с него. А потом запустить ручонки в его банковский счет.

Эгги закатила глаза.

– Теперь у тебя диплом по ограблению меня: ты стащила все, что принадлежит мне по праву рождения. Поздравляю, Эгги. Но я и сама намерена кое-что стащить. Например, кожу с твоих когтистых лапок. Или с твоей расфуфыренной рожи.

Она равнодушно хмыкнула. И тогда я сказала:

– Давай я открою тебе страшную тайну. Для начала покажу фотографию. Это я когда-то. У меня была плоская грудь и уши торчком. Присмотрись – увидишь в глазах надежду, а в душе огонь. Сейчас ни огня, ни надежды…

Я трещала без остановки, суя ей под нос второе фото со словами:

– Я переделаю себя, чтобы выглядеть в точности как ты. Высветлю волосы и наращу того же размера сиськи.

А закончила вот чем:

– Отличная будет месть. Особенно если знать, что ты со мной сделала. Все эти жуткие мелочи, происходившие по твоей вине все эти годы. Я помню их вместе и по отдельности. «Итоговая сумма» незабытых обид – вот что питает ненависть. Ах да. Месть будет легкой. Потому что никто не запомнит, что я с тобой сделаю. Кроме меня.

Я встала с дивана и пнула ногой вазу из горного хрусталя. Золотое чудище с драгоценными висюльками. После чего под аккомпанемент воплей ужаса выскочила из гостиной.

Этот маленький набег оказался вполне плодотворным. За две минуты до явления Эгги я получила все, что мне было нужно. Буду вечно благодарить уборщицу, которая показала мне стоявшие на камине свежие отпускные фотографии этой суки. Снимки были сделаны за семь недель до того – Эгги тогда расслаблялась на Сент-Бартсе. На первой фотографии ее лицо было представлено восхитительным крупным планом в большом разрешении. С подробностями вплоть до замазанных тональным кремом пор. На второй Эгги красовалась в пошлом зеленом бикини, рука заброшена на плечо ее приходящего итальянского хахаля.

Я вытащила эти фотографии из жутких, золотых с изумрудами, рамочек, засунула к себе в сумку и огляделась вокруг, что бы еще цапнуть. Что-нибудь небольшое, что можно легко унести с собой. Рядом лежал ярко-зеленый клатч от Гуччи с золотой монограммой «А. У.» на замочке. Заглянув внутрь, я решила вызволить из его застенков Эггины водительские права. Кроме всего прочего, на этой карточке имелся отличный образец сучьей подписи. Потом я вышла в коридор – посмотреть, что там висит на вешалке. Черные перчатки с оторочкой из золотистого меха. Уродский зеленый берет. Черный шарф от Версаче. Поддавшись импульсу, я сунула в сумку все три вещи и влетела обратно в комнату за миг до того, как явилась Эгги.

Шарф от Версаче (самый пристойный и практичный из всего лота) сослужил мне хорошую службу. Весьма хорошую.

Какая прелесть эти ДНК-тесты.

Естественно, они нашли на нем ее ДНК. Смешанную с ДНК Марка.

Во время суда над Марком этот шарф стал главным вещдоком. Прокурор обращался с ним с должной почтительностью. Я читала в газетах, как этот человек доставал его широким жестом, под взрыв одобрительного ропота на скамьях присяжных.